Мало кто из западных журналистов общался с ним так близко. В начале 2000-х Катя Глогер, долгие годы проработавшая московским корреспондентом журнала Stern, несколько месяцев сопровождала Владимира Путина и вела с ним беседы о демократии, рыночной экономике и реформах — дома, на рыбалке, в спортзале и в кремлевском кабинете. Уже тогда он чаще всего опаздывал. Это личный взгляд на историю Путина 20 лет спустя.
Конечно, Россия — это не только Путин. В этой огромной стране есть еще много другого. Но Путин — это тоже Россия. Как никто другой, он воплощает коллективный опыт и устремления постсоветского общества. Как никто другой, за 20 лет правления он смог навязать всем жителям страны свою власть, которую в разговоре со мной однажды назвал своей «исторической миссией». Все выглядит так, будто воплотилась в жизнь абсурдная максима нынешнего председателя Госдумы Вячеслава Володина: «Пока есть Путин — есть Россия. Нет Путина — нет России».
Эта фраза как нельзя точно передает одновременно триумф и трагедию государственной системы, завязанной на одном человеке. Едва ли суть «путинизма» можно описать точнее.
«Нет Путина — нет России»
Весна 2002 года, Москва. Мы сидим в слишком мягких креслах и ждем. Ждем, как все, иногда — часами. Это первые годы его президентского срока, и Путин допускает определенную степень сближения, — по крайней мере, так нам кажется. Мне и прославленному «фотографу канцлеров» Конраду Р. Мюллеру предоставляется возможность на протяжении нескольких месяцев сопровождать президента в поездках, на рыбалке в дельте Волги, дома во время вечерних занятий спортом, в кремлевском кабинете и на международных саммитах.
Уже тогда он постоянно опаздывает. Почему? Никто точно не знает. Возможно, потому что он может позволить себе заставить всех ждать. Ибо новый русский мир — и не только русский — уже тогда вращается вокруг него.
Он приглашает нас к домой, в подмосковную резиденцию Ново-Огарево на Рублевском шоссе — два огромных бежевых кирпичных сооружения с высокой крышей и намеком на зубцы и башенки в окружении безупречно ухоженного парка на берегу Москвы-реки. Наконец появившись, он разливает нам чай и делает небольшие бутерброды с икрой — внимательный и обаятельный хозяин. Он с видимым удовольствием негромко и чисто говорит на немецком. Ведет разговор так, как будто мы старые друзья, но при этом держит дистанцию. Не сторонится обсуждения будущего России, демократии и реформ, а также своей «исторической миссии» основателя новой российской государственности. Все, что говорит, он говорит «по-западному»: «Я хочу добиться настоящей рыночной экономики, настоящей многопартийности в России».
Мы разговариваем очень долго, очень подробно, но все-таки чувствуем — что-то не так. Как будто Путин, следуя своему чутью, говорит только то, что мы хотим услышать.
Его возвышение до поста президента Российской Федерации, произошедшее за каких-то десять лет, со стороны кажется чудом. Но в эти принесшие многим столько бед «лихие 90-е», последовавшие за распадом Советского Союза, происходило множество подобных чудес: люди в одночасье становились миллиардерами, а старые партийные номенклатурщики, недолго думая, объявляли себя демократами и забирали всю страну в качестве добычи. Связи Путина, его незаметность, эффективность, услужливость и лояльность, а также знание немецкого пришлись кстати вначале в администрации Санкт-Петербурга, потом — в Управлении делами президента, на посту директора ФСБ, а затем — на посту премьер-министра и официального преемника тяжело больного и страдающего алкоголизмом Бориса Ельцина. «Он был по-военному твердым», — так характеризовал его президент Ельцин.
Теперь Путин сам занял этот пост. Я спрашиваю у него, гордился ли он своей родиной, Советским Союзом. «Нет, к сожалению нет. У нас же всегда была такая… — Он подбирает нужное немецкое слово. — …унизительная жизнь».
«Потому что слабых, их бьют»
Вот буквально несколько эпизодов этой во всех отношениях необычной биографии будущего президента. Желанный ребенок, родившийся через семь лет после победы СССР в Великой Отечественной войне в Ленинграде — измученном городе, перенесшем блокаду и потерявшем один миллион жителей, которые погибли от голода и холода. Жертвы блокады есть в каждой семье, в том числе и в семье будущего президента, но выжившие научились молчать о том, что именно им довелось пережить.
Маленький мальчик растет так же, как и миллионы других советских детей тех лет. Вместе с родителями он живет в небольшой комнате коммунальной квартиры на пятом этаже дома 12 по Баскову переулку. Вместе с ними в квартире — еще две семьи, импровизированная кухня обустроена в коридоре, водопровода нет, а по лестнице бегают крысы.
Из шумной тесноты коммуналки он любит сбегать на улицы и во дворы своего района, где заправляют парни постарше. Щуплого мальчишку зовут Путькой. Как и старшие, он умеет по-взрослому ругаться, дерется и не дает себя в обиду. Ему важно показывать силу в любом случае — прав ты или неправ. Как он скажет много лет спустя, «потому что слабых, их бьют».
С мальчиком недостаточно занимаются, он гиперактивен, ему сложно усидеть на одном месте в школе: он то забирается под парту, то вскакивает, то кидается губками в одноклассников. Его учительница Вера Гуревич рассказывала мне, что однажды он выбежал на балкон кабинета на пятом этаже, перебрался через перила, свесился с них и на руках пролез от одного окна до другого.Этот мальчик явно ничего не боится, или, по крайней мере, у него притупленное чувство риска.
Свою неуемную энергию он направляет в самбо — только-только появившееся тогда боевое искусство, что-то среднее между карате и дзюдо. Изнурительные тренировки в составе сборной, желание быть наравне со всеми, уважаемый им тренер — все это воспитывает в нем дисциплину и терпение, приучает контролировать эмоции и всегда быть наготове, сохраняя видимое спокойствие.
В юности он любит представлять себя секретным агентом, как в популярных тогда советских версиях «бондианы» — фильмах, где сотрудники КГБ борются с нацистами. Это приведет его к массивной двери «Большого дома» — Ленинградского управления КГБ. Большинство людей испытывают ужас при одной мысли об этой спецслужбе, служившей орудием устрашения и диктатуры, а Владимир Путин стремится попасть сюда и изучает юриспруденцию лишь для того, чтобы повысить свои шансы устроиться на работу.
В 1985 году Путин — уже молодой офицер КГБ, часть советской элиты, «щит и меч» Коммунистической партии. Его направляют в первую заграничную командировку в восточногерманский Дрезден. Это, скорее, наблюдательный пункт, кабинетная работа «оперативного уполномоченного», а не шпионские приключения. В Германии он в основном дружит с коллегами — сотрудниками Штази. Ему кажется чуждым и далеким то, что в те годы творится на родине: генеральный секретарь КПСС Михаил Горбачев, его турне по западным странам, гласность и перестройка, время больших надежд и быстрых изменений — время, когда люди перестают испытывать страх перед властью, а впереди маячит свобода.
Товарищ Путин, напротив, зимой 1989 года ощущает то, что позже назовет «параличом власти». Система, которой он служил верой и правдой, предает его. Одним из его главных впечатлений от Германии, по-видимому, стали события 6 декабря 1989 года, когда вскоре после падения Берлинской стены жители Дрездена собрались перед зданием резидентуры КГБ и потребовали, чтобы их впустили внутрь. Путин запросил помощи у советского военного командования, но не получил ответа. Москва молчала. Демонстранты в итоге мирно ушли, однако этот день стал для Владимира Путина символом капитуляции некомпетентного высшего руководства: «Они просто бросили все и ушли. Вся наша работа была впустую».
Позже он просит меня еще раз задать вопрос о том, гордится ли он Советским Союзом, и отвечает: «Нет, не все было плохо, но в то же самое время в нашей жизни всегда что-то было не так».
Гарант обманчивой стабильности
С той беседы прошло 20 лет, и все «путинское поколение» знает президентом только его — ВВП, де-факто царя, гаранта обманчивой стабильности и защитника от хаоса 1990-х годов. Тогда, в начале 90-х, люди за одну ночь лишились не только работы и накоплений, но и, в каком-то смысле, своего самосознания. От советской жизни, ее героев и принесенных ж ертв вдруг не осталось ничего, кроме чувства унижения и страха перед будущим. Виноватые в этом крахе нашлись на Западе, а сам Запад преступным образом годами недооценивал тоску российского общества по великой державе и склонность к теориям заговора.
На Западе долго не могли понять, что Владимир Путин — не «немец в Кремле» и не является исключением в российской политике.Если кто-то и был исключением, то Михаил Горбачев.
В наших разговорах Путин характеризовал Россию как «демократическую страну», и, казалось, он действительно в это верил. Однако он не понимал, зачем нужны институты, обеспечивающие функционирование демократических обществ. Они не казались ему примером для подражания.
Путин называет Россию европейской страной, но в то же время — уникальной державой, суверенной и православной цивилизацией, которая наряду с США и Китаем является «исключительным» государством, имеющим волю, а вскоре получает и возможность обустраивать этот мир.
Можно утверждать, что Владимир Путин сумел сделать невероятное, достигнув целей, заявленных в его новогоднем обращении в канун наступления нового века. Ему как «государственнику» удалось восстановить фактическое всевластие государства, то есть президента.
Для выстраивания «вертикали власти» он воспользовался старыми советскими институтами и советской ментальностью, меньше чем за год поставив под контроль СМИ, играющие решающую роль в этом процессе. Его план не предполагал создание независимой судебной власти — напротив, он сделал страну экспериментальным полигоном современной авторитарной системы, основанной на «ручном управлении», карманном парламенте с «системной оппозицией» и псевдодемократическими выборами, а теперь строит государство тотального контроля практически по китайскому образцу: только в Москве скоро будут установлены сотни тысяч камер видеонаблюдения. Усиление мер по регулированию интернета и избирательные, но жесткие репрессии — тоже часть его плана. Трехсоттысячная Нацгвардия подчинена напрямую президенту, а гражданское общество зависит только от милости Кремля. В то же время система оставляет свободные ниши и пространство для работы небольших независимых медиа и некоммерческих организаций, а иногда допускает критику и ограниченный уличный протест. А тот, кто хочет, может уехать из страны. Свобода? «О свободе власть имущие любят говорить для того, чтобы промыть мозги населению», — однажды заметил Путин.
Путин указал место элите ельцинской эпохи — 10 лет колонии для нефтяного миллиардера с политическими амбициями Михаила Ходорковского — и открыл дорогу новой элите, токсичной смеси из чекистов с министерскими портфелями, хорошо образованных технократов, ловких бизнесменов и бюрократов-предпринимателей. Это клан «путинских олигархов», образующий систему взаимного контроля и конкуренции, которая очень напоминает критикам паразитическое и мафиозное государство. Сегодня члены клана уже передают дела следующему поколению. Они контролируют доступ к важнейшим ресурсам страны: нефти, газу и трубопроводам в Балтийском море, военно-промышленному комплексу и государственным банкам, — держат личные деньги в офшорах и на всякий случай обзавелись паспортами западных стран. Возникающие между ними конфликты разрешает и использует сам президент.
Объединенные «путинским консенсусом»
Тем не менее Владимир Путин почти целое десятилетие обеспечивал людям стабильность и давал надежду на будущее: экономика росла, создавались рабочие места, зарплаты выплачивались, цена на нефть увеличилась в пять раз, а вместе с ней увеличилась и добыча сырья. Государство и элиты получили миллиарды долларов незапланированной прибыли, и часть этих денег дошла до людей. Объединенные «путинским консенсусом» россияне достигли скромного благосостояния и принялись потреблять; наступили золотые годы.
В первое десятилетие правления Путину предоставился, вероятно, самый большой шанс открыть измученной стране дорогу к общественной модернизации и демократизации, выполнив тем самым задачу целого поколения. Запад, и в первую очередь Германия, тоже возлагал большие надежды на Путина и «партнерство ради модернизации». Но Путин этот шанс не использовал.
За долгие годы он лишь укрепился в своих убеждениях. Запад дал ему достаточно поводов для этого: Путин видел внутреннюю разобщенность и циничное лицемерие США как самопровозглашенного победителя холодной войны и державы-гегемона, войну в Ираке и мировой финансовый кризис 2008 года, спровоцированный алчными финансовыми элитами, а также кажущиеся «декадентскими» западные ценности и моральный упадок — нет, к этому якобы «цивилизованному» Западу Россия никогда не присоединится и уж точно не покорится ему.
Демократия, рыночная экономика, реформы? Он правда верил во все это? Демонстрации городского среднего класса против явно сфальсифицированных выборов в Госдуму 2011 года и протесты против самого президента, прошедшие в 2012 году, потрясли Путина. Это, думаю, тоже было поворотным политическим моментом. Он отреагировал на произошедшее политикой устрашения и жестокими репрессиями. Мирные выступления против коррумпированной системы он расценил как попытку США и лично Хиллари Клинтон спровоцировать «цветную революцию» у стен Кремля.
К этому прибавились и снятые на телефон дрожащими руками кадры печального конца ливийского диктатора Муаммара Каддафи: в 2012 году после вмешательства НАТО (при молчаливом согласии России, воздержавшейся на голосовании в Совете безопасности ООН) сторонники оппозиции в ытащили прятавшегося Каддафи из придорожной дренажной трубы и вскоре после этого убили. Для Путина и его окружения это стало еще одним доказательством вины Запада в развязывании кровавой бойни. Пусть лучше Россия останется в одиночестве и станет суверенной крепостью, держащей оборону от либеральных порядков.
«Россия покидает Запад», — еще в 2006 году писал Дмитрий Тренин, нынешний директор Московского центра Карнеги, однако тогда почти никто не обратил внимания на намечающееся отделение России и растущее отчуждение. Речь Путина на Мюнхенской конференции по безопасности в 2007 году ознаменовала новый геополитический курс России. Интеграция России как великой державы в европейские структуры безопасности, созданные Хельсинкским соглашением 1975 года или Парижской хартией 1990 года, перестала быть целью — если она вообще когда-то ею была.
Претензии России иметь «зону исключительных интересов» на постсоветском пространстве очень быстро проявились уже в 2008 году в Грузии, а через несколько лет вылились в аннексию Крыма и попытку установить на востоке Украины своего рода протекторат Москвы. Донбасс — это тлеющий де-факто военный конфликт, в котором уже погибло 13 тысяч человек, а более двух миллионов стали беженцами.
Да, спешная вторая волна расширения НАТО на восток действительно стала одной из самых больших стратегических ошибок западной политики в отношении России. Президент страны и здесь показал себя «Путиным для России», по определению политологов Сэмюэля Грина и Грэма Робертсона. Мысль о том, что НАТО якобы стоит под Москвой, потрясла общество: национальное самосознание жителей страны было сформировано под влиянием победы над германским фашизмом в ходе Великой Отечественной войны, добытой невероятной ценой в 27 миллионов жизней, и, в первую очередь, основывалось на идее героической и самоотверженной обороны от врагов с Запада. Однако для России фиксация на мнимой угрозе со стороны НАТО также стала «фундаментальной ошибкой», пишет Дмитрий Тренин: по его мнению, возрождение образа России как военного противника Запада спустя четверть века после окончания холодной войны оказалось стратегическим поражением России.
Переустройство миропорядка
Сегодня путинская Россия широкими шагами движется в сторону многополярного постзападного мира, завоевывая себе право на переустройство миропорядка. Вместе с постепенной милитаризацией это движение дорого обойдется стране, внутренний валовой продукт которой едва превышает ВВП Испании.
Сегодня Россия — безжалостный игрок на карте мира, который использует любую возможность занять геополитическую позицию, оставленную США или другими странами Запада, как если бы возрождение страны было возможно только за чужой счет и в конфронтации с другими.
Путинская Россия заполняет своим политическим и военным влиянием возникающий вакуум власти на Ближнем Востоке: в Сирии, Ливии, Турции — а теперь еще и в Южной Америке и богатой полезными ископаемыми Африке. Умные российские дипломаты с виртуозной ловкостью интерпретируют международное право в зависимости от преследуемых интересов. Это можно назвать цинизмом — ну, или геополитикой. Поддержку в виде компьютерного оборудования, программного обеспечения, оружия, наемников, взяток и интернет-троллей в большинстве случаев получают диктаторы и авторитарные правители — и это не случайно. Насилие, конечно, считается легитимным политическим средством: как, например, в Сирии, которую российские истребители (вместе с иранскими вооруженными формированиями) как раз бомбят, чтобы там воцарился мнимый асадовский мир.
Одинокий самодержец
Так президент России превращается в политика мирового уровня и, можно сказать, делает страну новой державой, которая диктует всем свои условия. Россия становится членом международного клуба «суверенных держав» и, отстаивая интересы небольшой властной элиты, формирует сколь гибкие, столь и хрупкие союзы, в которых сила важнее права. Это становится новой реальностью: миром правит беззастенчивость.
Сами россияне платят за это возвышение большую цену. Они ощущают ее каждый день: застой, новая стагнация, отсутствие роста вопреки всем заверениям и национальным проектам, демографический кризис и пустеющая, хотя и такая богатая страна, вопиющее социальное неравенство, коррупция, с которой все смирились, а еще это подспудное чувство, что у тебя опять украли будущее. Между тем имперско-патриотический «крымский консенсус», поначалу раздутый агрессивной пропагандой и фейк-ньюс, начинает трещать по швам, да и от украинского кризиса многие уже попросту устали. Те, кто помоложе, побывал в других странах и сидит в Сети, почти не надеются на перемены, но хотят большего, чем быть просто диванными критиками. Многие мечтают покинуть родину и перебраться на Запад, ну а другие становятся все бесстрашнее.
Считается, что на двадцать первом году правления Владимир Путин оказался заложником своего всевластия, самодержцем, который не хочет и, вероятно, не может уйти и теперь повелел написать новую Конституцию — свою собственную. Чтобы она тоже стала частью чертовски хорошо срежиссированной пьесы под названием «суверенная демократия». С этой новой Конституцией он, ВВП, сможет остаться президентом фактически до конца жизни. И для будущего страны это плохая новость.
«Россия — это судьба», — сказал Путин однажды. И вечно молодого себя он точно так же объявил судьбой России. Наступит ли время, когда ему будут воздвигать памятники?
